Я дружу с Бабой-Ягой - Страница 8

Было что-то сказочно-колдовское в том, что лехтинская насыпушка, такая неказистая и маленькая, почти нищая снаружи, оказывалась вдруг опрятной и просторной внутри, даже с перегородкой, отделявшей ребячью комнатку от главной, которая служила и кухней, и столовой, и спальней родителей, и тут же стоял телевизор. Но самым интересным были полати. Они шли над головой от двери до середины комнаты, справа упираясь в стену, а слева обрываясь в метре от печи; тут вздымалась крутая лесенка, за которой держались дрова. Свободный угол полатей, против ребячьих дверей, висел на толстой двойной цепи. Что-то дремуче-средневековое таилось во всем этом. Когда я оставался ночевать у Лехтиных, мы с Димкой спали на полатях и допоздна смотрели оттуда телевизор, хотя лица на экране сильно сплющивались.

Отправив Димку в подполье за картошкой, Федя открыл холодильник и давай опустошать его. Кругляк колбасы, начатый брикет масла, копченая селедка, около десятка яиц, три золотистых луковицы — все это мигом выросло на столе. Потом Федя отсыпал в полиэтиленовый мешочек сахару, достал из шкафа миску, кружку и ложку с вилкой, сходил в свою комнату и вернулся с рюкзаком и Димкиной телогрейкой. Выбравшись из подполья с ведерком картошки и увидев на столе груду пищи, Димка схватился за голову.

— А-а!.. Все мне?

— Тебе. А хлеб и чай там купим.

— А-а! Я столько не съем!

— За неделю-то? Съешь и облизнешься!.. Да, сухари забыли! Хочешь сухарей?

— Хе-хе! — ухмыльнулся Димка, довольно потирая ладони, как паут лапки перед тем, как впиться, хотя недавно объяснял мне, что злость в его характере пошла от сухарей, которые в детстве давали ему вместо игрушки, чтобы легче прорезались зубы, но сухари кололи десны, Димка злился и ревел, и так это осталось.

Со шкафа Федя достал большое сито, наполненное кубиками сухарей, отсыпал половину, и Димка тут же нетерпеливо сунул себе и мне в рот по сухарику.

— Ну, тащи старое одеяло с полатей и начнем укладываться, — отдал Федя последнее распоряжение.

Через десять минут все было готово, и мы вышли во двор. У корыта с невкусным хлебовом жалостливо повизгивал Васька, не подпуская однако кур. На завалинке так же оцепенело сидел дядя Степа. Федя взвалил рюкзак на багажник, зацепил лямки за седло, и мы тронулись. Проходя мимо отца, Димка наказал:

— Скажешь маме, что Федя меня отпустил.

— Ладно.

— До свидания, дядя Степа! — крикнул я, но он, прикуривая новую папиросу, не отозвался.

— Брось ты с ним здороваться да прощаться! — как то болезненно выговорил Федя за калиткой.

— Как же — человек ведь! — возразил я.

— Какой человек?!.

— Ты что на отца так? — ужаснулся я.

— Кабы он отцом был! — буркнул Димка.

— Все, отнянчились, хватит! — отрезал Федя, напряженно ведя за руль тяжелый велосипед. — Сколько лет просили, умоляли, плакали: папочка, миленький, родненький, не пей!.. Нет — дул, как лошадь! Вот и додулся!..

Начался лес.

Мы придержали велосипед, навьюченный так, что крутить педали было невозможно, Димка вспорхнул на седло и, легонько притормаживая, покатился по тропе, которая петляла и шла с заметным уклоном до самого поселка. А мы с Федей, придерживая с обеих сторон рюкзак, в котором бренькали шахматы, побежали, отмахиваясь от кустов и все более оживляясь.

4

В кузове, наполовину закрытом низкой будочкой, ехало шестеро плотников во главе с папой и мы с Димкой да Шкилдесса, которую я сунул в карман рюкзака и так застегнул клапан, что наружи осталась одна голова. Сперва кошка мяукала и рвалась, но, когда миновали плотину и начало трясти, она умолкла и только медленно закрывала и быстро открывала глаза, борясь, видно, с морской болезнью. Звякали инструменты в четырех плотницких ящиках. Плотники сидели у переднего борта на брусе, который подпрыгивал вместе с седоками, и они, беззлобно поругиваясь, все время сдерживали его прыть. Мы с Димкой, заложив рюкзаки между колен, устроились на запасном колесе, которое тоже подпрыгивало.

— Кого везешь? — весело кричали плотники, когда поддавало сильнее. — Дрова везешь?

Миновав правобережный поселок, машина углубилась в лес, затем запылила в гору. Прыгая, наше колесо выдвинулось из будочки, и мы с Димкой видели по сторонам и позади бескрайнюю зелень леса, в одном лишь месте запачканную дымом — там горела свалка древесных отходов. Дорога ползла вверх змеей, а ее напрямик перерезал нахрапистый след бульдозера. От плотников мы услышали, что эту «серпантину» еще давно проложили к карьеру, который был на макушке горы и который уже давно забросили, а вот что ниже — черт его знает. Значит, интересно.Когда черт примешивается, всегда бывает интересно!

Лес поредел, дорога стала выравниваться, машина газанула и вдруг остановилась. Шофер хлопнул дверцей и сказал, что проверит спуск впереди. Ехавший с ним в кабине парень-бурят в штормовке и кедах высунулся и крикнул, что спуск хороший, но шофер все равно пошел. Я потрогал Шкилдессу — жива ли, на мое прикосновение она беззвучно мяукнула. Мы с Димкой поднялись, разминая затекшие ноги. Слева, метрах в ста, я увидел телевизионный ретранслятор — высоченную мачту. Зимой я четко видел ее с дебаркадера. На мачте изредка выла какая-то сирена, а ночью зажигались красные огни — для того, наверное, чтобы ее не задевали самолеты, как раз отсюда заходящие на посадку. Встав на запаску, я глянул поверх будки и в глубине распадка поймал сверканье.

— Залив! — сказал я.

— Да? — отозвался Димка и, приподнявшись на цыпочки, завертел своей мышино-маленькой головой.